Партия, класс и коммунизм

2001 год. Прошло более 10 лет с падения берлинской стены, а объявленный тогда "Конец истории" кажется теперь не просто идеологией, но не заслуживает даже упоминания. В Европу возвращается открытая война, но уже не как изолированный эпизод, а локализированная, подобно древней болезни, неуязвимой для современных антибиотиков. Глобальная экономика катится к кризису. Многие политические институты международного капитализма (Большая восьмёрка, МВФ, Всемирный банк) более, чем когда-либо утрачивают доверие и вызывают протесты. В то же время, развитие капитала, вопреки ожиданиям многих, не привело к росту строительства всё более крупных фабрик в старейших капиталистических странах, напротив, закрываются не только фабрики, но и целые отрасли промышленности. Вследствие этого наблюдается снижение процента населения, соответствующего архетипу рабочего марксистской или синдикалистской традиции. Это привело к тому, что многие рассматривают класс, как старомодную идею. Разговоры о "партии" считаются тем более бесполезными от того, что ассоциируются с парламентаризмом (всё больше и больше людей не участвует в голосовании, не понимает зачем это нужно и правильно делает) или с ленинизмом (в то время как большевистское наследие СССР и Восточной Европы ушло в прошлое). Тем не менее, разделение общества на классы остаётся фундаментальным. Концентрация власти и богатства вместо того, чтобы уменьшаться, увеличивается в виде капитала, контролируемого крошечным меньшинством. Каковыми бы ни были трудовые, культурные и личностные изменения, больше чем когда-либо выросло число людей, которые могут теперь выжить только обменивая свою жизнь на зарплату и попадая в зависимость от капризов экономики. Хотя революционное движение может также состоять из лиц с происхождением из других классов, упразднение капитализма немыслимо без массового движения класса обездоленных, пролетариата, материально заинтересованного в переменах. На данный момент, как в большинстве исторических периодов, лишь небольшое меньшинство противостоит капитализму на революционной основе. Определяют ли они себя как "движение", "организацию", "партию", или даже если они отрицают любую формальную организацию, вопрос об отношении радикального меньшинства к остальному пролетариату является краеугольным. Именно к этому вопросу обращаются Бордига и Паннекук в нижеследующих текстах. Две статьи представленные здесь, обе озаглавленные "Партия и класс" были написаны в разное время, в разных местах и представляют собой два разных и в чём-то противоположных взгляда на отношения между коммунистической организацией, сознательностью и классом. Фактически они также представляют две разных точки зрения на то, что такое класс. Эти вопросы остаются важными и противоречивыми. К ним так или иначе обращались все радикальные тенденции, по крайней мере косвенно. Это касается даже тех тенденций, что отвергают идею революционной партии. К примеру, многие анархисты классовой борьбы пытаются решить проблему, называя свою партию "революционной организацией", полагая, что изменив имя, они изгнали дьявола. После этого они могут путать свою собственную организацию с организацией класса. Итальянские и немецкие левые коммунисты имели дело с этими вопросами напрямую, но каждый по своему. В 1921 г. когда Бордига писал "Партию и класс", как текст Итальянской Коммунистической Партии, революционеры всего мира смотрели на Россию, как на первый пример пролетарской революции. Несмотря на то, что как итальянские, так и голландско-немецкие левые уже расходились с большевиками в вопросах "тактики", и Ленин уже осудил и тех и других, обе тенденции относили себя к тому же движению. К тому времени, когда Паннекук написал свою статью на ту же тему, и немецкие и итальянские левые уже осознали капиталистическую природу "Советской" России. Тот факт, что статья "Партия и класс" Бордиги была написана в 1921 г., в его самый "большевистский" период, а статья Паннекука двадцать лет спустя, в его самый "советский" (ретекоммунистический, Э.Т.) период подчёркивает различия между этими двумя тенденциями. Это облегчает сравнение их различий, но возможно затемняет их скрытое сходство. Работу Бордиги и итальянских левых можно рассматривать, по крайней мере в определённой степени, как один из полюсов постоянной диалектики в коммунистическом движении. Теоретический и организованный коммунизм основывает свои идеи и практику на реальном движении пролетариата в его антагонистической борьбе против капитала. Теоретический коммунизм является попыткой вынести лучшее из уроков пролетарской борьбы. Однако, эта попытка содержит неизменное противоречие. Усвоение уроков, вынесенных из предыдущей борьбы, выражается в тенденции к более последовательной теории, проявляясь в принципиальной программе. Но приверженность этой программе обязательно влечёт за собой критическое отношение к пролетарской борьбе. В результате, принципиальные коммунисты всё более отдаляются от реальной борьбы пролетариата. "Бордигизм", в некоторых из своих проявлений, как принципиальное движение, основывающееся на "неизменной" программе, является одним из чистейших примеров этого полюса. Паннекук и немецко-голландские левые представляют противоположный полюс этой диалектики, так же как и такие движения, как "автономизм". Эти тенденции стремятся сохранить свою теорию в контакте с новейшей борьбой пролетариата и изменениями в организации капитала. К сожалению, это ведёт к постоянной ревизии политических позиций (или скорее к отказу от любой позиции), либо к иммедиатистскому или спонтанеистскому операизму. Необходимо преодолеть всё фальшивое противостояние между программой и спонтанностью. Коммунизм является как самодеятельностью пролетариата, так и жёсткой теоретической критикой, выражающей и предвосхищающей её. Происхождение левых Если немецкие и итальянские левые, в своих последних инкарнациях, представляют собой два возвращающихся момента в классовой борьбе, возникает вопрос почему так происходит. Помимо всего прочего, оба движения зародились в одно и то же время, в европейских государствах, переживших революционный шок после I мировой войны. Каковы же материальные отличия, приведшие к различиям в подходах? Итальянских и немецких левых можно рассматривать как продукт истории пролетарского движения в их странах и социал-демократических партий из которых они вышли. И Бордига, и Паннекук уже боролись против "ревизионизма" (реформизма) до Первой мировой войны, а голландские радикалы уже сформировали свою собственную партию. Ключевые различия между итальянской и немецкой социалистическими партиями заключались в их отношении к I мировой войне, и эти различия отражали уровень плотности их обществ. И Германия, и Италия относительно недавно объединились в национальные государства. Италия была относительно слабой силой с постоянно колеблющейся иностранной политикой. Это означало, что в целом в Италии отношение к войне было сильно неоднозначным. Германия была намного сильнее, располагая современной промышленной экономикой и централизованным государством с мощной армией. Поддержка военных целей государства была здесь намного убедительнее. Лидеры немецкой СДП поддерживали войну, им противостояло в первую очередь небольшое леворадикальное крыло, увеличивавшееся по мере нарастания войны. После того, как им не удалось победить во внутрипартийной борьбе, левым пришлось отколоться и сформировать свои собственные организации. Акцент Паннекука на классовом "духе", переживающем определённые организационные формы, зародился именно на этом моменте, так же как и акцент ретекоммунистов на отколах. С другой стороны, Итальянская Социалистическая Партия выступала против войны, хотя и вяло и с постоянными колебаниями, (только диссидентское меньшинство из окружения Муссолини поддерживало её и откололось, чтобы основать фашизм). Левые откололись на организационном уровне только после принципиального раскола между революционерами и максималистами[1] чтобы сформировать свою собственную коммунистическую партию в 1921 г. Возможно отсюда берёт начало упор итальянских левых на организационное постоянство и программу. Схожим образом, можно различить материальные мотивы их историй в их очень различном отношении к демократии. Борьба Бордиги против масонов в Итальянской Социалистической Партии, являвшихся демократическим элементом внутри партии, но ни в коем случае не марксистами, стала началом борьбы против демократии, как таковой. С другой стороны, поддержка Паннекуком самых боевых рядовых борцов против ревизионистских лидеров стала исходной точкой спонтанеизма и демократизма. Паннекук Паннекук был коммунистом из Нидерландов, активным как в голландской, так и в немецкой социал-демократических партиях и позже в Коммунистической Партии Голландии, и в Группе Интернациональных Коммунистов. Он был влиятельным в левом коммунистическом движении, особенно в Германии, но не только. Его работу следует рассматривать как теоретизацию немецко-голландского революционного пролетарского движения, его силы и слабости, а не просто продукт интеллектуала одиночки. Его работа является примером особой, возвращающейся тенденции в радикальных движениях. Эта теденция характеризуется такими терминами, как ретекоммунизм, операизм, "на самом производстве", иммедиатизм и упором на спонтанности. Эти аспекты появляются снова и снова в разных контекстах и в разных движениях; в Рабочей Автономии, в ситуационистских идеях, у Индустриальных Рабочих Мира, в некоторых течениях анархизма, и в немецком, голландском и британском левом коммунизме. Первый Интернационал заявлял, что "освобождение рабочих классов могут соверщить только сами рабочие классы...". Это явно прямодушное заявление, которого придерживаются почти все современные марксистские тенденции, в действительности интерпретируют слегка по разному. Должны ли какие-то группы рабочих, или даже отдельные работники, освободиться сами, или класс должен освободиться как одно целое? Всякая ли борьба группы трудящихся может воссоздать коммунистическую программу, или развитие классовой сознательности требует более широкого обсуждения и опыта? Коммунисты советов верили в "самих рабочих" и имели тенденцию предполагать, что коммунизм скрыто присутствует во всех видах борьбы на рабочих местах. Эта вера породила набор естественных последствий. Она сформировала основу их критики политических групп - в чём их положительная роль, если рабочие могут воссоздать коммунистическую критику в любой борьбе? Она сформировала основу их демократизма и самоуправленчества - поскольку рабочие подотчётно являются коммунистами, отдать власть рабочим означало уничтожить капитал. Наконец, она послужила опорой для их операизма - если борьба на рабочем месте является подотчётно коммунистической, тогда ей можно подчинить всё остальное. В их вере в то, что рабочие станут революционерами спонтанно, чисто на основе своего инливидуального опыта и тот факт, что саму эту веру поддерживает и пропагандирует меньшинство политически активных ретекоммунистов (например) содержится основное противоречие. Концепции ретекоммунизма были разработаны не спонтанно, а через конфронтацию с Марксом, Люксембург, Каутским, Лениным, через чтение и политические дискуссии, а не только через участие в стачках, или в стачечном движении. Противоречие между спонтанностью и сознательным меньшинством не переставало оставаться проблематичным для немецких левых и находило своё разрешение в ликвидации. Теория отняла у ретекоммунистов существование. Сознательность развивается неровно; зачастую она развивается сначала у меньшинства, и это меньшинство может сыграть положительную роль, "оно вносит ясность" по словам Паннекука. Это меньшинство является "органом самопросвещения рабочего класса". Но может ли подобное "самопросвещение" быть просто переменой в сознательности, как это подразумевал он? Наверняка, оно является "озарением" также в тактике и в действии. Т.е. меньшинство, формирующее материальную партию (см.ниже) может также быть классовым лидером в смысле определения курса, который самые боевые элементы класса считают наилучшим. В этом смысле партия становится "органом класса" (Бордига) и любые различия между коммунистическим меньшинством и массами пролетариата исчезают. Партия и класс по Паннекуку Когда Паннекук заявляет, что "Старое рабочее движение организовано в партии", ясно, что когда он использует слово "партия", он имеет ввиду в первую очередь формальные организации. Он проводит различие между партией и классом, и он не считает "историческую" или материальную партию продуктом класса. По Паннекуку, "Рабочие должны ... думать и решать сами за себя". Но рабочие, как лица занятые на тысячах отдельных предприятий, думают, действуют и решают индивидуально, или, в лучшем случае и большей частью, секционно. Только когда рабочие начинают объединяться как класс в себе, действуя согласованно, на политическом уровне, они могут начать думать, действовать и решать коллективно в последовательной манере, предвосхищающей коммунизм. При нормальных обстоятельствах единственный вид согласия, к которому они приходят - это буржуазное гражданство. Для Паннекука, "классы это объединения людей на основании их экономических интересов". Но в чём значение экономических интересов? Зачем обращаться к одному классу, к рабочим, а не к другому, скажем, к крестьянам? Или зачем делать выбор в пользу нашего класса, а не нашего пола, нации, цвета кожи или цвета глаз? Важен коммунизм, классовая борьба, антагонизмы в этом обществе, которые стремятся разрешиться в коммунизме. Класс определяется в первую очередь классовой борьбой, борьбой отчуждённых, пролетариев, против отчуждающих сил: капитала, его государства, отношений наёмного труда, изоляции, и т.д. Экономические интересы являются определительным элементом, но не определяющим; исходная точка это борьба, практический антагонизм. Ретекоммунизм совершает ошибку ставя излишнее ударение на объективных условиях, на классе самом по себе. Остановка на этой исходной точке заканчивается операизмом, демократизмом и спонтанеизмом. Бордига, в статье "Партия и класс", совершает противоположную ошибку, ставя излишнее ударение на субъективных условиях, на классе в борьбе, классе для себя.[2] В результате этого излишнего ударения на субъективном элементе его анализ сворачивает к идеализму и переоценке политического начала в тактике. Класс следует воспринимать в его диалектическом единстве, как класс в себе и для себя, а его экономические условия как основание для его антагонистической позиции в обществе. Положение рабочих, как элементов производства, не является определяющим моментом для классовой борьбы и коммунизма, а образует часть его материальной основы. Паннекук указывает на ошибочную точку зрения старого рабочего движения: "Во время подъёма социал-демократии казалось, что она будет постепенно объединять весь рабочий класс ... потому что марксистская теория заявляла, что схожие интересы порождают схожие точки зрения ...". Идея, которую атаковал Паннекук действительно была ошибочной. Она рассматривала весь класс в себе (определённый, по Паннекуку, экономическими интересами), который развивается в класс для себя (определённый своей борьбой против капитала) и поступала так формально, а не на деле, ставя во главу угла организационное единство и лишь затем единство в революционной борьбе. В реальности, некоторые из тех, чьи экономические интересы лежат в коммунизме будут оставаться контрреволюционерами до конца. Паннекук прав, рассматривая рабочий класс, как основной источник движения к коммунизму. Тем не менее, он всё ещё придерживается механистического идеала, согласно которому все трудящиеся - или все рабочие, занятые физическим трудом - станут социалистами все вместе, а это нонсенс. Паннекук атакует ошибочную стратегию, основанную на этой исходной точке, но не затрагивает саму эту исходную точку. Общество, по его словам, действительно развивается в "конфликтах и противоречиях" и поэтому революционная борьба начинается до того, как все рабочие станут коммунистами. Здесь Паннекук придерживается демократической, социологической, операистской точки зрения, не соответствующей реальности. Паннекук полагает, что современные партии хотят подменить собой класс и фактически править рабочими (чему противостоит Бордига). Но Паннекук допускает возможность политических группировок, "в совершенно другом смысле ... чем сегодня". Он правильно ставит ударение на необходимости классовых действий, как во время революции, так и после неё, благодаря которым буржуазия потерпит поражение и будет гарантирована победа (с формальной партией или без неё). Он также ссылается на необходимость массового участия, как метода развития сознательности. Здесь он повторяет аргумент Маркса из "Немецкой идеологии": "Как для развития этой коммунистической сознательности на массовом уровне, так и для успеха самого дела, люди должны измениться на массовом уровне, и это изменение может случиться только в ходе практического движения, революции; следовательно, эта революция необходима не только потому, что правящий класс невозможно свергнуть иначе, но также потому, что класс, который свергент её, только в революции сможет очиститься от вековой грязи и стать пригодным для построения нового общества". Самоуправление Одним из общих элементов коммунизма советов является требование "самоуправления предприятий" (Паннекук). Этот продукт демократического операизма немецких левых, является одним из слабейших элементов данного направления. Ретекоммунисты видели свою цель во взятии фабрик рабочими и их самоуправлении. Результатом стал близорукий взгляд на революцию, ищущий перемен в управлении, а не тотального преобразования общества. Самоуправление, т.е осуществление управления предприятием самими рабочими, занятыми на нём, меняет только собственность предприятия и его менеджмент. В капиталистическом обществе, где разные предприятия действуют в соответствии с рыночными механизмами в качестве элементов единого общественного капитала, неважно является ли предприятие частной собственностью, акционерной компанией, государственным предприятием или собственностью своих работников. Точно так же, иерархичность или демократичность менеджмента не меняет природы предприятия, как элемента капиталистического общества. Самоуправление становится пролетарским самоуправлением собственной эксплутацией. Хуже того, в качестве меры, применяемой рабочими в убыточных, неудачных компаниях, для того чтобы предотвратить их закрытие и своё собственное увольнение, самоуправление часто приводит к более высокому уровню эксплуатации, чем в обычном бизнесе. Трудящиеся "свободно выбирают" (под давлением рынка) трудиться больше за меньшее вознаграждение, для того, чтобы предприятие функционировало. Самоуправление действует т.о. в качестве управленческого орудия против капиталистического кризиса. Капиталистическая природа самоуправляемых предприятий была продемонстрирована не только теоретически, но ясно выявлена тем фактом, что самоуправление время от времени применяется капиталистическими группами[3]. Проблема с самоуправлением уже поднималась Бордигой в 1920 г., хотя и с государственнической перспективы. "Фабрика будет захвачена рабочим классом - и не только занятой на ней рабочей силой, которая была бы слишком слабой и некоммунистической - только после того, как рабочий класс, как целое захватит политическую власть. До тех пор пока он этого не сделает, Королевская гвардия, военная полиция, и т.д. - иными словами, механизм силы и подавления, которым располагает буржуазия, её политический аппарат власти - позаботится о том, чтобы разрушить все иллюзии". [4] Практический результат перспективы самоуправления был показан во Франции в 1968 г. Движение началось с захватов университетов, которые были преобразованы революционерами в социальные пространства (а не коллективные униветситеты). По словам двух участников движения: "Эскалация доходила до формирования общих собраний населения в захваченных университетах. Захватчики организовывали свою собственную деятельность. "Однако, люди "социализировавшие" университеты не рассматривали фабрики, как СОЦИАЛЬНЫЕ средства производства; они не понимали, что эти фабрики были созданы не занятыми на них рабочими, а поколениями трудящихся". [5] Те, кто держался данного взгляда "поддерживали" рабочих, но были озабочены подменой деятельности рабочих своей собственной. Рабочие т.о. должны были освобождаться в изоляции, фабрика за фабрикой: "Когда они говорили, что захватить фабрики "должны сами рабочие", "подмена" фактически произошла, но она была противоположной той "подмене", которой боялись анархисты. Активисты подменили бездействие (вернее, бюрократическое действие) рабочих бюрократий, бывшее единственным "действием", которого хотели рабочие, своим собственным действием". [6] "21 мая, на второй день захвата, перед активистами комитетов действия были захлопнуты фабричные ворота, а делегаты от профсоюзов защищали входы от "провокаторов"". [7] В 1984-85 гг. забастовка британских шахтёров вновь подняла вопрос о предприятии и классовой борьбе, как на практике, так и в теории. Аргументами Уайлдкэт были следующие: "Любая борьба на рабочем месте может попасть в ловушку корпоративности, если она остаётся борьбой на рабочем месте. ... В забастовке шахтёров ... пик наступил, когда к ним присоединился весь рабочий класс одного региона - например, защищая шахтёрские посёлки от полиции. "Территория" включала в себя рабочие места, а зачастую стратегически очень важно нарушать, захватывать и/или уничтожать их. Например, захваты рабочих мест являются важной возможностью для подрыва роли рабочего места, как "предприятия", отдельного от всего остального общества - когда на предприятие приглашают других пролетариев, кроме тех, что обычно там работают, экспроприируют ресурсы, такие как печатное оборудование и коммуникации, проводят раздачу полезных продуктов со складов предприятия....". [8] Настоящий пик классовой борьбы происходит, кодга рабочие выходят с предприятий и борются на территории общества. Примеры включают в себя Парижскую Коммуну 1871г., Кронштадт 1921г. Они находятся в резком контрасте с деятельностью всевозможных леваков, всегда стремящихся проникнуть на фабрики. Профсоюзы, фабричные организации и советы Третий Интернационал считал, что рабочее движение развилось от разделения на партию, профсоюзы и кооперативы к разделению, "к которому мы приближаемся повсюду" - на партию, советы и профсоюзы. На самом деле реальное движение, в странах где оно было самым продвинутым, в России и Германии, развивалось иначе,. Реальной формой движения стало разделение на партию, советы и фабричные организации. Фабричные организации приняли форму фабричных комитетов в России, фабричных советов в Италии и Betriebsraete, а позже Unionen в Германии. Различие между фабричными организациями с одной стороны и рабочими советами с другой было смутным, как в теории, так и на практике, но лучше всего проявилось в полемике Бордиги с Грамши. Грамши с энтузиазмом бросился на поддержку движения фабричных советов в Турине, приняв его за начало движения советов. Бордига подчёркивал разницу между фабричными советами, организованными на отдельных предприятиях, и рабочими советами, объединявшими весь пролетариат по территориальному признаку. Он правильно считал, что фабричные организации не смогут сыграть ту же радикальную роль, что и советы, что они не смогут преобразовать всё общество. Бордига понимал, что они обладают теми же слабостями, что и профсоюзы, такими как секционность, операизм, и поэтому, неправильно отвергал их, как в сущности новую форму профсоюзов. Это его отношение становится более понятным в итальянском контексте, где фабричным организациям было разрешено выбирать только членов профсоюзов в качестве делегатов. В Германии, где коммунисты в фабричных организациях призывали рабочих выходить из профсоюзов, было бы намного труднее сделать подобный промах. Коммунисты советов, вроде Грамши, путали фабричные организации с рабочими советами. Фактически, в худшем случае, они принимали крайнюю форму операизма, которая отрицала существование пролетариата вне фабрики. "Сегодня только на фабрике рабочий является истинным пролетарием... Вне фабрики он является мелким буржуа..."[9]. С другой стороны, революционное движение после Первой мировой в Британии призывало к социальным советам, отчасти из-за растущей безработицы, исключавшей революционеров с рабочих мест. Это могло повлиять на позицию Сильвии Панкхерст, призывавшей к созданию системы советов, которые объединяли бы пролетариат, включая людей незанятых на предприятии, таких как домохозяйки.[10] По контрасту с широко распространённым непониманием в отношении советов, это было важным признанием того, что они должны быть социальными и пролетарскими, а не просто рабочими организациями. Классовый состав Советы и фабричные организации появились в конце стадии накопления капитала, основанной на квалифицированном фабричном труде, в то время как в начале этой стадии она основывалась на массовом труде.[11] Фабричные организации представляли собой одну секцию класса, квалифицированных рабочих. Советы, или рабочие советы, зародившиеся в русской крестьянской общине[12], объединяют пролетариат по территориальному признаку. В потенциале, это самоорганизация не просто рабочих, но всего класса, включая группы частично исключённые с рабочего места, но вовлечённые в борьбу, такие как (в некоторых ситуациях) солдаты, женщины и студенты. В лучшем случае, фабричные организации были боевыми рабочими организациями; они боролись против профсоюзов, которые становились всё более консервативными и интегрированными государством во время Первой мировой войны. Они явились выражением развития класса в себе в класс для себя. Советы были, по крайней мере в потенциале, боевыми организациями всего класса, и образовали власть альтернативную буржуазному государству. Т.о. они представляли собой переход от класса для себя к самоупразднению пролетариата, к коммунистическому человечеству. Бордига был прав, указывая на недостатки фабричной организации. Исходя из экономических побуждений они не могут справиться с общей задачей или стать организацией класса как целого. Однако, проводя эту ценную критику, он игнорировал и не видел то положительное, что есть в них в отличие от профсоюзов. В числе их сильных сторон были: отказ от переговоров (Unionen), слом барьеров между разными отраслями, исключение всех реакционных профсоюзных лидеров и бюрократии, объединение революционных и боевых рабочих в организацию с радикальной программой. Даже если социальное преобразование не может остановиться у фабричных ворот, борьба на поле эксплуатации остаётся центральной для подрывной силы пролетариата. Фабричные организации были сформированы радикальными рабочими в революционной ситуации и представляли собой радикальный разрыв с профсоюзами, интегрированными в капитал за годы за годы своего мирного, фрагментарного действия. В Германии в рабочих советах, или Рете, преимущество имели социал-демократы, контрреволюционная партия, нейтрализовавшая эти советы и подготовившая почву для создания Веймарской республики. В этой ситуации, фабричные организации послужили основой для революционной организации. Здесь приутствует историческая ирония. Коммунистические тенденции советов появлялись там, где рабочим советам не удавалось совершить революцию и коммунисты советов как правило организовывались в фабричные организации. Возможно по этой причине коммунисты советов путали фабричные организации с рабочими советами. Формирование советов ни в коем случае не гарантирует успех революции. Тот факт, что советы действовали в социальной сфере, а не просто в экономической, может означать, что они даже в большей степени являлись объектом манипулирования со стороны различных политических тенденций, чем фабричные организации (хотя и последние были далеки от иммунитета к манипуляциям). В России и Германии, пролетариат формировал оба типа организации (а также партии), возможно, потому что ни одна из этих организационных форм не оказалась адекватной. Противостояние между советами и фабричными организациями, возникшее во времена немецкой и российской революций, иногда преодолевалось в определённые моменты усиленной классовой борьбы. Об этом говорят примеры борьбы, организованной массовыми собраниями, например в Испании в период 1976-78 гг. Среди конфликтов, принявших эту форму, особенно выделяется борьба докеров в Хихоне, северная Испания, между 1983 и 1985 гг. Борьба организовывлась собранием, встречавшимся в брошенном кинотеатре. Все участники борьбы присутствовали на собраниях, независимо от того, были ли они докерами, шахтёрами, студентами училищ, или старыми пролетариями. Поэтому, собрание действовало не только на рабочем месте, но объединяло весь боевой пролетариат в яростной борьбе в общественной сфере. Бордига Бордига был одним из левых лидеров Итальянской Социалистической Партии и какое-то время возглавлял Итальянскую Коммунистическую Партию. После II мировой войны и до самой смерти в 1970 г., он был связан с Интернациональной Коммунистической Партией. Его работа была больше, чем продукт частного лица, и её важность состояла в выражении самосознательного революционного движения в Италии после I мировой войны. Во время написания статьи "Партия и класс", Бордига считал большевиков и Третий Интернационал настоящими коммунистическими партиями. Позже он противостоял политике большевизации, требовавшей механического единства, усиленного "высшими исполнительными лицами", предпочитая "органичный централизм", при котором все члены партии должны были быть активно задействованными. "Было бы фатальной ошибкой считать партию подверженной разделению на две группы, одна из которых посвящает себя изучению, а другая действию; подобное разделение смертельно для партийного организма и для отдельных борцов".[13] Ещё позже он подверг критике Ленина. Тем не менее, считая существующую формальную партию, ИКП, сущностью пролетариата, как революционного класса, он сохранял элементы большевистской позиции всю свою жизнь. На самом деле, фактически, большевики были частью левого социал-демократического движения и заняли революционную позицию только потому что демократический путь к власти, одобряемый большинством Второго Интернационала не был пригодным для царской России. Большевики были революционерами перед лицом русской автократии, но они сохраняли организационную и экономическую, т.е. капиталистическую программу Второго Интернационала. После Октябрьской революции, они быстро заняли контрреволюционную позицию, сначала против российских масс, а затем против международного пролетариата, включая революционные элементы коммунистических партий. Фактически, позиция Бордиги была более подрывной, чем у большевиков и не имеет значения, что он считал себя согласным с Лениным. Его представление о партии не следует путать с отношением чистой подмены. Для Бордиги, партия означала в первую очередь часть класса, т.е. меньшинство, а не целый класс. Позднее, он подчёркивал, что партия - это орган класса, а не просто его часть, или его представитель: "Что касается природы партии, мы утверждаем, что это "орган" рабочего класса. Утверждать, что партия это "часть", а не "орган", означает стремиться к отождествлению партии и класса в статистической манере и является симптомом оппортунистического уклона. Статистическое отождествление партии с классом всегда было одной из характерных черт оппортунистического операизма".[14] Бордига рассматривал класс, как движение, а не чисто статистический факт. В этом он является последователем Маркса, который ставя в конце третьего тома "Капитала" вопрос: "Что составляет класс?", отвергает "тождественность прибыли и источника прибыли", как критерий. "Бесконечное фрагментирование интересов и слоёв, которому разделение общественного труда подвергает трудящихся, так же как и капиталистов и землевладельцев", в данном случае означало бы бесконечное количество классов. Отстоя далеко от социологических категорий, классы динамичны и соотносятся друг с другом. В центральном параграфе "Партии и класса" Бордига пишет: "Вместо того, чтобы брать - в соответствии со старым метафизическим методом - моментальную фотографию общества в некий данный момент и затем работать над ней, чтобы распознать по каким категориям следует классифицировать людей, составляющих общество, диалектический метод рассматривает историю, как кинематограф, в котором кадры сменяются один за другим; он ищет и узнаёт класс в появляющихся в этом движении персонажах. В первом случае на нас обрушились бы тысячи доводов чистых статистов, демографов ... которые пересматривали бы все разделения и заключали бы, что существует не два класса, и не три, и не четыре, а их могут быть десятки, сотни и тысячи, и они поделены между собой на бесчисленные уровни с неопределёнными промежуточными зонами. Во втором случае мы столкнёмся с совершенно иными элементами для распознания ... класса, для установления персонажей, действий, конечных целей, которые конкретизируются с очевидной однородностью, посреди изменчивости мириады фактов, зарегистрированных бедным фотографом статистики в холодной серии безжизненных данных. Для того, чтобы установить, что класс существует и действует в какой-то момент истории, нам недостаточно будет узнать ... сколько было купцов в Париже времён Людовика XVI, или английских лордов в XVIII веке, или рабочих бельгийской мануфактурной промышленности на заре XIX в. Мы должны будем подвергнуть нашему логическому исследованию целый исторический период, проследить социальное, а следовательно и политическое, движение, пусть даже с переменным успехом, с подъёмами и падениями, но искать путь, приверженный системе интересов одной части человечества, поставленной в определённое положение системой производства и её развитием". Для Бордиги, сознательность появляется в первую очередь в малых группах трудящихся. Когда массы брошены в действие, эти малые группы ведут за собой остальных. Физическая партия собирает в себе малые ведущие группы, радикальное меньшинство. Движению, определяющему класс, необходима партия. Однако, эта партия должна существовать физически, а не формально. Это означает, что политическое движение класса не обязательно объединяется в отдельную формальную организацию, именуемую партией, с членскими билетами, целями и приоритетами, внутренним бюллетенем. Партия может существовать, как более широкое движение, возможно из нескольких групп, из которых все могут называться партиями, а могут и не называться. Или она может состоять из фракций этих групп, либо из неформальных связей между лицами, не состоящими ни в какой группе. Этот аспект взгляда Бордиги на партию позднее развил Каматт, по контрасту с организационным фетишизмом некоторых итальянских левых групп. Ясно, что эта точка зрения очень далеко отстоит от идей Каутского и Ленина о том, что социалистическая сознательность может прийти к рабочим только "извне" от "буржуазной интеллигенции".[15] Бордига считал, что ""поражение социал-демократических партий Второго Интернационала отнюдь не означало поражения пролетарских партий вообще", но, если можно так сказать, провал организмов, забывших, что являются партиями, потому что они перестали быть партиями". То есть, формальная партия перестала быть физической партией. Этот феномен вернулся опять с вырождением коммунистических партий. В большинстве ситуаций, члены радикального меньшинства не все объединены в одних и тех же организациях. В период, последовавший за российской революцией, различные группы меньшинства на деле стремились сплотиться в одной формальной партии......